Главная страница >  Хронология 

Виктор ЮГИН (г. Ленинград, редактор газеты «Смена»):

Виктор ЮГИН (г. Ленинград, редактор газеты «Смена»):

ПОЧЕМУ Я ХОЧУ ЛЕТЕТЬ В КОСМОС

Представляем на творческий конкурс «Почему я хочу лететь в космос» работы Шурлыгина Виктора Геннадьевича, нашего кандидата для подготовки к космическому полету.

МАНДАТ НОМЕР ОДИН

На наш взгляд, т. Шурлыгин В.Г. является достойной реальной кандидатурой, способной с пользой для Отечества осуществить полет в космос.

Надеемся, что в условиях плюрализма мнений вы оцените принципиальную позицию Виктора Геннадьевича.

Виктор Геннадьевич — автор приоритетных книг и публикаций о космонавтике; о покорителях космоса, член СЖ СССР, член СП СССР, лауреат смотра творчества молодых деятелей литературы и искусства, победитель Всесоюзного литературного конкурса имени Н. Островского, за пропаганду достижений космонавтики награжден памятной медалью Ю. А. Гагарина, многочисленными дипломами, грамотами.

Тов. Шурлыгин В.Г. в прошлом военный летчик, имеет опыт работы на реактивных и винтовых машинах, практику прыжков с парашютом, осуществлял учебное катапультирование.

Наш кандидат имеет опыт работы на радио и телевидении, способен в максимально короткие сроки подготовить и провести на высоком уровне радиотелевизионный репортаж.

Тов. Шурлыгин В. Г. в совершенстве — на уровне профессионального фотокорреспондента — владеет фотокамерой, его снимки публиковались в местной и центральной печати, владеет Виктор Геннадьевич также кино— и видеокамерами.

Увлечения: подводная охота, фотография, радиотехника (Виктор Геннадьевич радиолюбитель с большим стажем, имеет несколько собственных оригинальных разработок). Судьба его сложилась таким образом (остался сиротой в 5 лет), что все умеет делать своими руками — от ремонта электро— и радиоприборов до строительства дома по собственному проекту. Виктор Геннадьевич здоров, женат. Имеет пятерых детей: две дочери и три сына.

Немаловажно, на наш взгляд, и то обстоятельство, что в 1983 году в повести «Горизонт», опубликованной в журнале «Простор» (1983, № 11, 12), Виктор Геннадьевич дал новому, еще несуществующему поколению орбитальных станций простое и емкое имя: МИР — модульно-инженерная разработка. Через два с половиной года после публикации станция «МИР» была выведена на орбиту.

Эти и многие другие деловые и человеческие качества делают, на наш взгляд, т. Шурлыгина В. Г. реальным кандидатом для подготовки к космическому полету.

Являясь профессионалом, т. Шурлыгин В.Г. способен написать не одну, а несколько книг, в разных жанрах, о космическом полете. У него есть конкретные идеи и разработки, которые, в случае их реализации, Способны поднять эффективность космических исследований, сделать полеты в космос предприятием рентабельным, — в любое удобное время Виктор Геннадьевич готов обсудить эти идеи со специалистами.

«СМЕНА», № 100 (19250), 30 апреля 1989 г.:

Искренне надеемся, что, руководствуясь в первую очередь интересами дела, Космическая комиссия СЖ СССР поддержит нашего кандидата.

Внимательно выслушав предложения автора и тщательно изучив его «космическую платформу», органично связанную с земными проблемами и расширением зон гласности, редколлегия единогласно постановила: предоставить нашему земляку, ленинградскому писателю и журналисту Виктору ШУРЛЫГИНУ, необходимую для публикации газетную площадь, а также зарегистрировать его кандидатом № 1 на космический полет от газеты «Смена», которая в этом году отмечает 70-летний юбилей.

«...Между тем Виктор Шурлыгин наотрез отказался отправлять свои творческие работы на конкурс, призванный выявить кандидата на космический полет. Он пришел в редакцию «Смены» и сказал: «Ребята, это жестокая несправедливость! Ну почему именно центральные газеты взяли на себя привилегию послать на мою родную орбитальную станцию своего представителя? Почему изначально лишены этой возможности «Смена», «Пятое колесо», «Ленинские искры» — все ленинградские программы и издания? Почему не многострадальный наш народ, а несколько столичных журналистов, связанных между собой, будут за всю страну решать, кому лететь, а кому оставаться? Это серьезное дело, и делать его надо честно! Если готовы сражаться за социальную справедливость — предлагаю свою кандидатуру на космический полет от редакции «Смены».

Виктор ШУРЛЫГИН (г. Ленинград, газета «Смена»):

К сведению Космической комиссии СЖ СССР: материалы нашего кандидата, опубликованные в газете, просим рассматривать как конкурсные».

Интервью с самим собой.

ВЫЗЫВАЮ ОГОНЬ НА СЕБЯ.

Я сижу за старым письменным столом, рисую на листке бумаги выходящий из ореола пламени космический корабль, думаю. Рядом, в диктофоне, бесшумно крутится пленка. Иногда, отрываясь от рисунка, я перевожу взгляд на красный зрачок аппарата и произношу несколько фраз — беру интервью у самого себя. Отвечаю на вопросы, поставленные условиями творческого конкурса и жизнью.

Итак, снова в бой!

— Если не возражаешь, начнем. Как любила повторять твоя школьная учительница Любовь Александровна Шушкова, вопрос на засыпку. Почему ты отказался представить свои работы на конкурс в столичные газеты? Это ведь твой шанс!

За двадцать лет профессиональной работы мне приходилось много раз брать интервью «с колес»: в поездах, в самолетах, под водой, под куполом парашюта, у артиста, умершего и воскресшего на сцене, у академиков, рабочих, космонавтов. Но как-то особенно не задумывался, что испытывает интервьюируемый. Теперь, оставшись один на один с самим собой, чувствую безмерное напряжение и ответственность за каждое слово.

Сегодня, несмотря на политические обновления в стране, картина повторяется — Космическая комиссия СЖ СССР выдвинула прекрасную идею, но реализует ее старыми методами. Человеческий фактор, человеческое достоинство, талант и способности конкретной личности — все побоку. Во главу угла, как и прежде, ставится всесильная фирма Понятно — столичная. Логика тут убийственная: если ты низкооплачиваемый провинциал, вроде сотрудника «Смены», — сиди и не высовывайся. Газета твоя — орган не ЦК, а всего лишь обкома, каких много. Вот и получается, что одной публикацией от 6 апреля отодвинуты в сторону разом все газеты страны, радио, телевидение, читатели этих газет, авторы, телезрители и радиослушатели. А я не люблю, как поет Высоцкий, «когда стреляют в душу, тем более когда в нее плюют».

— Причин немало. — Я невольно ужасаюсь тому, как много нужно сказать и объяснить, чтобы быть понятым, но, подчиняясь жестким профессиональным требованиям, тут же отсекаю все лишнее, второстепенное. — Основная, на мой взгляд: грубейшие нарушения социальной справедливости, к которой мы стремимся и за которую горячо ратуют члены той же Космической комиссии. Почему только центральные газеты могут послать своего представителя в космос? Почему этой возможности изначально лишены «Вечерний Ленинград», «Ленинские искры», «Пятое колесо» — все ленинградские программы и издания? Вопросы отнюдь не риторические. Честный ответ на них вернет нас во времена дремучего застоя, когда, используя свои номенклатурные привилегии, свою близость к ЦК, только столичная — и лишь столичная — пресса имела доступ на космодромы, в Центр подготовки космонавтов, в КБ и на предприятия, где создаются транспортные каравеллы и орбитальные станции. Остальные газеты страны автоматически считались как бы второсортными, и для их корреспондентов доступ даже в жилой сектор Звездного городка был практически закрыт. Все события по космической тематике освещала «элита», не выбранная народом, не уполномоченная им, а назначенная сверху.

— Такие корни. Сколько себя помню, высовывался всегда. И всегда дрался до последнего патрона. А также тогда, когда патроны кончались.

— И ты опять высунулся?

— Одно то, что, сражаясь, ты отстаиваешь свое право называться человеком — уже результат. Но если к этому еще удалось сделать, пробить что-то конкретное для своего народа, для своих читателей — это я считаю настоящей победой, которую не грех записать в актив.

— И результаты?..

Вот такая в принципе схема: от подножия пирамиды власти нужно добраться до вершины и дождаться, пока ЦК утвердит твою персональную провинциальную кандидатуру на всех национальных космических программах. Тогда, и только тогда ты имеешь официальное право заниматься делом своей жизни.

Настоящие, крупные победы у меня есть. И все — трудные. Иногда, чтобы получить конкретный результат, приходилось работать годами. И постоянно — в жестких условиях «нештатных» ситуаций, как говорят космонавты. Вот, пожалуйста, самая простенькая ситуация — аккредитация на космических программах. Чиновники, чтобы облегчить себе жизнь, тут столько барьеров и запретных знаков наставили на пути провинциального журналиста, желающего освещать на страницах своей газеты космическую тематику, что их изобретательность, пусти в другое русло, наверняка бы вывела нашу страну по всем показателям на первое место в мире. Во-первых, необходимо оформить гору бумаг, в том числе допуск к секретным работам и документам. Во-вторых, первый секретарь обкома партии, снарядив свой персональный вагон и прихватив носильщика, чтобы нести чемодан с бумагами, должен отправиться в столицу и попытаться доказать в ЦК, что такая аккредитация необходима, — уже одно это, зная логику ответственных товарищей, вызывает нервный смех. Но если на мгновение представить, что Первый все-таки вышел «наверх» с предложением, то совершенно нельзя представить, что аппаратчики начала семидесятых годов его поддержат. Они молча выслушают и, бесстрастно глядя в глаза, зададут демагогический вопрос: «Скажите, уважаемый, а почему именно ваша газета должна присутствовать на космодроме, а, скажем, не «Чернобыльская правда»?» И тут, обливаясь потом, Первый поймет, что оказался «не на уровне», чего-то не учел с точки зрения «высшей» политики, а попросту влип в нехорошую историю. И утопив чемодан с бумагами где-нибудь в Москве-реке, вернувшись, попытается непечатными словами объяснить свое состояние журналисту, из-за которого пережил столько треволнений.

— В известном смысле. Начал я официально, как положено. Написал докладную записку с убедительным обоснованием своему редактору — работал тогда в «Ленинградской правде». Редактор, помнится, только пришел в газету, еще горел молодым задором и желанием перемен, не откладывая, сел в машину и — к Романову, Григорию Васильевичу.

— И тебе удалось добраться до вершины?!

— Григорий Васильевич, надо полагать, не понял благих намерений своего редактора. И, видимо, не светски с ним объяснился. Может, даже что лишнее сказал. Потому что энергичный по тем временам, жизнерадостный редактор вернулся на Фонтанку очень печальным. Подал мне скомканную докладную, Скомканное обоснование и тихо говорит: «Знаешь, Григорий Васильевич все очень внимательно выслушал. И пояснил: есть центральные газеты, пусть они этим и занимаются. Нам высовываться нечего. И ведь, если разобраться, он прав. По большому счету...» Словом; я понял, что поддержки от обкома мне не будет и до вершины пирамиды обычным путем не добраться даже к старости. Но понял я и другое — что не смогу спокойно спать, не смогу открыто смотреть в глаза своим читателям, если не сумею честно и по совести исполнять свой журналистский долг.

— А что «хозяин»? Распорядился насчет чемодана для бумаг?

— Если не возражаешь, пусть детали останутся моей профессиональной тайной — профессиональные тайны, ты знаешь, есть у врачей, юристов, журналистов. Скажу только, что через несколько месяцев, проделав титаническую работу, я снова пришел к редактору и сообщил о полученных результатах. Он принял все за бред, ни одному слову не поверил — по глазам было видно, но вежливо говорит: «Покажите!» Я и выложил кое-что на стол. С солидными автографами, визами, печатями. Душевный разговор у нас тогда состоялся. И вылился он в многочисленные публикации об исследовании космического пространства, о покорителях космоса.

— Становится интересно. И что ты предпринял?

— Да. Не имея ни транспорта, ни средств связи, ни оргтехники, ни даже возможности снять номер в московских гостиницах, мы, ленинградцы, тем не менее, оставили свой след в пропаганде достижений космонавтики. Конкурируя с хорошо технически оснащенной центральной прессой, сделали то, что столичным профессионалам оказалось, мягко говоря, не под силу. Только не надо тут проводить никаких параллелей и противопоставлять одну газету другой — сама профессия журналиста предопределяет первенство. И здоровую конкуренцию. Возьми, скажем, трагическую историю Добровольского, Волкова, Пацаева. Ребята — впервые в мире — проработали на орбитальной научно-исследовательской станции 24 дня: ценнейший по тем временам опыт, полученный человечеством! Но при возвращении на Землю исследователи погибли — разгерметизация спускаемого аппарата. Люди плакали, ждали каких-нибудь сообщений. А в газетах — гробовое молчание. Уже и станция «Салют-2» запущена, есть о чем рассказать, есть повод, но кто-то наверху дал команду: печатать только сообщения ТАСС, размером не более 30 строк. Справедливо ли это? Я считал, что несправедливо. И на свой страх и риск опубликовал солидную авторскую статью под нейтральным заголовком «От Циолковского — до наших дней», где выложил читателям недостающую информацию, утолил, если хотите, сенсорный голод. И знаете, лед тронулся. Понемногу оживилась и центральная пресса.

— Я смотрел подшивку семидесятых годов, твою личную картотеку, могу засвидетельствовать.

— Говорят, тебе попортили много крови, прежде чем разрешить публикацию «Звездного лета»?

Таких примеров в моем активе много. Особенно горжусь реализацией программы ЭПАС. Кажется, 740 лучших профессионалов планеты было аккредитовано в московском пресс-центре по освещению полета кораблей «Союз» — «Аполлон», столько же работало в Хьюстоне, в американском пресс-центре. Они печатали очерки, репортажи, но ни один не сумел оперативно сработать крупную вещь, достойную первого международного космического эксперимента. А я сделал повесть «Звездное лето». Как отмечала «Литературная газета» и другие издания, на высоком художественном уровне. Первую часть повести — около ста страниц — опубликовала «Ленинградская правда», целиком вещь пошла в «Неве» (№ 10-11 за 1975 год) и мгновенно начала переводиться на разные языки. Правда, один из сотрудников журнала втихаря, без согласия автора вставил своей рукой в текст несколько строк, в частности, беззаветное имя «товарища Леонида Ильича Брежнева», что омрачило мне всю радость от публикации. Но это — издержки производства того времени.

— Не обидно тебе было получать горькие пилюли от своего же брата журналиста?

— Ерунда. Обычное сражение. Ну, конечно, гиперболически выражаясь, пришлось подключить тяжелую артиллерию, ударить с флангов. А что прикажете делать, когда их много, я — один. И прут, как тараканы, из всех щелей: то нельзя да это. В итоге — нельзя ничего. Ни строчки. Вежливо интересуюсь: а почему «низя»? «Вы, отвечают, Виктор Геннадьевич, пишите проще, как все. Герои! Покорители космоса! Ура! Мы вам мигом и подмахнем». Спрашиваю: «Ребята, а если, крича, я надорвусь? Вам меня не жалко будет?» — «Нет, говорят, такие жертвы на пути в светлое будущее диалектически запланированы». И — кованым сапогом под дых. Понятно — больно. Очень. Но делаю вид, что ничего не заметил, уже совсем вежливо говорю: «Ребята, я человек неконфликтный, но видел эту жизнь через перекрестье прицела. Вы меня, пожалуйста, не обижайте. Чтобы потом ни о чем не жалеть». Хохочут в лицо: «Через перекрестье прицела, говоришь? А вот мы тебе покажем небо в клеточку, тогда узнаешь, как народу правду сообщать! Да где это было видано, чтобы советские космонавты в самоволку ходили?! Или, как ты, подлец, пишешь на странице такой-то, водку «Столичную» и «Экстру» контрабандой на орбиту провозили?! Это гнусный пасквиль на нашу действительность! Покорители космоса! Герои! Ура!» И так далее и тому подобное. А понять, что космонавты такие же люди, как ты, как я, как Иван Иванович, что у них тоже есть свои слабости, недостатки, проблемы, — не могут. Интеллекта не хватает. Про юмор, иронию вообще не говорю — тут полнейший завал. И все это делает ситуацию профессионально безнадежной. Но признать, что ситуация безнадежна, значит заранее обречь себя на поражение. И без боя подписать себе смертный приговор. Что остается делать? Правильно. Драться!

— Что все-таки произошло в отделе ЦК в 75-м?

— Ты имеешь в виду случай, когда мои конкуренты в отделе ЦК на Виктора Геннадьевича жаловались? Нет, ничуть не обидно. Всегда старался понять, что движет тем или иным человеком, почему он поступает так, а не иначе. И, как правило, жалел собрата и прощал. Бог с ним, думал, ему и так несахарно приходится, работа наша не для слабонервных, к тому же он, бедолага, меж двух стульев примостился, все равно однажды свалится. Да и что с него взять, если боится прямо, по-мужски вызвать меня на честный поединок, а действует втихаря, за спиной, жаловаться «наверх» бежит, от слабости ногами топает, мощным своим удостоверением размахивает, авторитетом фирмы прикрывается. Конченый он человек. Беспомощный. И профессионально — неумеха. Как же я могу на такого обижаться? Грех это, суета сует.

— Известно, журналисту, разрабатывающему космическую тематику, приходится не только пробивать свои материалы в различных инстанциях, но и преодолевать цензурные рогатки. Ты уже семнадцать лет несешь эту двойную нагрузку. Не тяжело?

— Да ничего ровным счетом. Вставил я, как принято у нас говорить, фитиль центральным изданиям, они и взвились, в ЦК побежали: как? почему? кто разрешил? Мы же договорились: об отказе на «Союзе-19» писать не будем! Один ТАСС, чтобы международные приличия соблюсти, десять строк в оптимистичных тонах изречет, и все. А тут какая-то провинциальная газетенка! Посмела! Да мы!.. Леониду Ильичу! Лично! В порошок! И так далее. А про то забыли, что, когда они между собой договаривались народ свой обмануть, я в их сговоре не участвовал, святых заповедей журналистики нарушать не клялся, а просто честно работал. Как работал — штрихами показал в первом конкурсном материале «Барьер неизвестности». Ну, в общем, пошумели они, пошумели, а потом на всякий случай спрашивают: кому все-таки за такой конфуз дать под зад? Кто этой газетенке публикацию разрешил? Товарищ из агитпропа — отдела агитации и пропаганды, был такой тогда — негромко отвечает: «Устинов Дмитрий Федорович, секретарь ЦК, курирующий космическую промышленность, разрешил. Все вопросы — к нему». В кабинете — абсолютная тишина, слышно, как паучок под потолком сеть на мух готовит. А потом, вместо того чтобы меня и мою «газетенку» в порошок стереть, как обещали, ручку жмут, с разными вопросами пристают: «Старик, раскалывайся, где у тебя волосатая лапа?» — «Да нет, — говорю, — никакой лапы». — «Все-таки сознайся, может, лично с самим знаком?» Чтобы отвязаться, заикаюсь: «Эпи-пи-зодически встречаемся». Вижу — юмор не чувствуют. «Чего ты тогда прозябаешь в своей конторе? — недоумевают. — Переходи к нам». — «Мне уже два раза предлагали, — честно объясняю. — Да не могу я с Ленинградом расстаться. Ленинград люблю, понимаешь?» — «Это конечно, — вздыхают, — но ты подумай. Хоть и город трех революций, но областного значения. Областного, старче!» — «Вот поэтому и вставляю иногда «фитили» столичным штучкам, чтоб не зазнавались и не закисали телефонами».

Ради той же Правды надо добавить: равнодушными к моим поискам оставались только работники обкома партии. Ни поддержки, ни помощи. Как-то вскоре после программы ЭПАС один большой функционер, с которым случайно встретился в узком кругу, стал допытываться: зачем, мол, лез, надрывался? Ради чего? Я ответил честно: «Ради своих читателей. Ради Отечества». Он не поверил. Недавно другой функционер на полном серьезе учил меня, как и о чем писать. А также какую «правду» положено знать народу, а какую — ни-ни. Я, со свойственной мне скромностью, все выслушал, обозвал функционера функционером и махровым демагогом, сгоряча хлопнул дверью. И вот примета перестройки: раньше бы меня просто не выпустили из института благородных девиц, упекли куда следует, а теперь демагог испугался. Единственного свидетеля разговора — инструктора отдела печати — немедленно, от греха подальше, послали в ГДР учиться. А у инструктора, между прочим, жена собиралась рожать первенца. Слава богу, благополучно разрешилась. Но скажите мне, в чем виноват инструктор? В том, что слишком много слышал?

— Бывает иногда тяжеловато, хочется все бросить, растоптать перья. Некоторые из коллег так и делают — переключаются на другую тематику. Это, как правило, те, кто вечно клянет цензора, обвиняет его во всех тяжких, относится к нему пренебрежительно, свысока. Я принадлежу к противоположной категории пишущих: дружу со многими цензорами, стараюсь понять их проблемы. И может, поэтому мне всегда везло: работал с энциклопедически эрудированными специалистами. Случалось, чтобы помочь, они шли на риск, но я их никогда не подводил — кровь из носу, а обещанные штампы и автографы представлял точно в срок. Скажем, та же программа «Союз» — «Аполлон» проходила на полном и безусловном доверии, сейчас об этом сказать можно. Я сидел в Москве, в Подмосковье, репортажи передавал «с колес» по телефону, и газетный цензор, а с нами тогда работала Лариса Ивановна Богоявленская, имела полное право изъять материал из полосы, запретить. Но мы договорились: я вернусь и прямо с вокзала поеду не домой, а в цензуру. И отчитаюсь за каждую строчку. Вот это условие — «прямо с вокзала» — меня, помнится, искренне изумило. Но допытываться, почему не могу заехать сначала домой, а уже потом в цензуру, не стал. Вернулся я в жаркий летний день; асфальт раскален, домой, под холодный душ хочется; но я ведь слово дал — выполнять надо. Все проклиная, добрался до Фонтанки, поднялся с чемоданом к цензору. И — остолбенел: за время моей командировки у Ларисы Ивановны появился первый седой волос. Ее ведь могли просто уволить без выходного пособия и без права занимать руководящие должности, с «волчьим билетом», если бы кто-то «сердобольный» капнул куда следует, что она поверила моему слову. Одному только честному слову. В середине семидесятых к словам обязательно требовались письменные гарантии. Нет; я не могу пожаловаться на судьбу. На хороших людей мне везло всегда: собратья по перу, стенографистки, верстальщики, наборщики, цензоры, космонавты, ученые, военные, железнодорожники, пилоты ГВФ... Я однажды взялся подсчитать, сколько человек было втянуто в мою профессиональную орбиту, сколько мне бескорыстно помогали, насчитал 2418, сбился, начал сначала, опять сбился, потом понял: предприятие это безнадежное. Главное не в количестве, а в том, что у нас везде есть замечательные люди и благодаря этим людям мне удалось кое-что сделать. Двойную тяжесть своей работы осилить, глухую стену замалчивания Правды пробить:

Космический полет, подготовка к нему дает мне реальную возможность конкретно воздействовать на процесс перестройки, в который вовлечены огромные людские, духовные, материальные ресурсы. Я знаю, как, не привлекая ни копейки народных средств, не только реализовать грандиозный проект, но и значительно расширить программу космических исследований.

Каждый космический старт — это огромные деньги. Откуда они берутся? Изымаются из нашего с вами кармана. Как изымаются? А молча. Нас не спрашивают, имеем ли мы возможность отдать сегодня кровно заработанную тысячу, а завтра — две, с нами не советуются. Если у вас в трамвае вытащат трешку, вы закричите: держи вора! А тут — рабская покорность, молчаливое согласие, подразумевающее, что, видимо, так надо. Кому надо? Нашим разутым и раздетым детям? У меня их пятеро, знаю, детям это не надо. Мне? Нет. Вам? Не думаю. Значит, кому-то другому? А видели мы этого другого когда-нибудь в лицо? Снимал ли он перед нами шляпу? Отвешивал ли низкий поклон за наши миллиарды? Нет, не видели, не знаем. У нас просто изымали и продолжают изымать наши деньги, обрекая на самый низкий уровень жизни, на повышенную смертность, на самоубийства, порождая негативные явления в обществе и экономике — узаконенный разбой на большой дороге!

— Не суетись. Естественно, за все надо платить. И деньги потребуются. О-огромные! Но почему их нужно изымать из народного кармана? Потому что годами закрепилась такая порочная практика? Или потому, что существует «политэкономия социализма», которой на самом деле не существует? Есть, пожалуй, политэкономия наших противоречий. И японцы, умницы японцы, эти противоречия разглядели первыми. Телекомпания Ти-би-эс, изучив ситуацию, поняла: Главкосмос СССР является той организацией, которая реально стоит на вершине перестройки, но процессы, происходящие в стране, покрывают эту организацию тенью прошлого — ассигнования на ракетно-космическую технику сокращаются, финансирование обрывается, кадры, которым цены нет и которые подбирались десятилетиями, вымываются из отрасли, средняя зарплата интеллектуалов высшей пробы ниже средней зарплаты по Союзу. И японцы, умницы японцы, чтобы немного заработать на наших противоречиях, решили отпраздновать 40-летний юбилей своей компании, отправив своего сотрудника в космос. На русском космическом корабле, созданном низкооплачиваемыми интеллектуалами. Гениальное решение! Восхищаюсь и преклоняюсь! А сколько, как думаешь, японцы заработали на этом полете?

— Стоп, стоп. Бред какой-то. Ты хочешь сказать, космический полет может быть осуществлен без затрат, без капиталовложений, да еще при этом твои соотечественники разбогатеют?

А мы, пока совещаемся, заседаем, решаем, останемся на ее задворках. И, прошу отметить, на том же низком жизненном уровне, ниже официальных норм бедности.

— Заработают! Да они, наоборот, платят нам, кажется, сорок миллионов... Ради престижа! — Ты безнадежный осел! Японцы, считающие каждую иену, станут бросать на ветер, как ты говоришь, сорок миллионов конвертируемой валюты? Они не идиоты вроде нас. Я тут сел, подсчитал ориентировочно, и получилось: на этом полете, используя советский космический корабль, японцы заработают астрономическую сумму. И фирма Ти-би-эс, честно положив на свой счет десяток-другой миллиардов, станет одной из влиятельных корпораций мира. И улучшит жизнь и бытовые условия своим сотрудникам. А также всем японцам, поскольку от прибыли пойдут отчисления в бюджет. Еще — на всякий случай — фирма войдет в историю. С нашей помощью.

— По существующей международной практике миллионов тридцать — пятьдесят в конвертируемой валюте. Конкретно цифра зависит от того, даст ли мне Главкосмос хотя бы одного толкового помощника и как долго у нас будут раскачиваться наверху. Но 30 миллионов я гарантирую при всех обстоятельствах. Из этой суммы для меня и моей семьи, большой по нынешним временам, — семеро на иждивении, нужно всего 50 тысяч: прожиточный минимум на три года и на то время, чтобы написать несколько книг о полете — чувствуете, реальный, земной сюжет уже выстраивается? Остальные 29 950 000 «зелененьких» я немедленно вкладываю в строительство современного жилого комплекса для ленинградцев, у которых самая большая мечта в жизни — иметь собственную квартиру.

— Оперируя астрономическими суммами, ты совсем забыл о себе. Очередной вопрос на засыпку: и что ты с этого будешь иметь?

— Объективно, без дураков и эмоций, — стопроцентные. На здоровье не жалуюсь, грех, — предки гнули подковы двумя пальцами, наделили с запасом. ЭКГ — в норме; внешние и внутренние органы — в норме; ухо, горло, нос — в норме; психофизиологический отбор, обязательный для летчиков и космонавтов, проходил по 1-й группе. Высшей. Немаловажно и то, что в экипаже корабля не буду балластом: знания, умения, навыки, полученные в военной авиации, на тренировках, позволят поднять эффективность работы, а следовательно, удастся больше сделать и больше заработать. Что еще? Еще могу пройти ускоренный курс подготовки — со мной не надо начинать с азов. Часть своей дороги на космодром уже одолел. Космический цех знаю «изнутри», неоднократно работал на тренажерах, информацию, особенно в минуты опасности или дефицита времени, схватываю на лету...

— Каковы твои реальные шансы на космический полет?

— Подождем решения Космической комиссии. — Ждать можно у моря погоды. И — не дождаться. Комиссия, как ты помнишь, выдвинула прекрасную идею, поставила благородные цели, но реализует собственные установки старыми методами. И примерно сотни две вопросов, в том числе международного авторского права, не продумала. Комиссия, мягко говоря, поторопилась обвинить Главкосмос СССР в непатриотичности, вместо того чтобы бросить лучшие силы журналистского корпуса ему на помощь. Комиссии сейчас, полагаю, трудно, очень трудно. И о банкротстве объявить неловко (все-таки условия конкурса, предварительно освещенные нападками на Главкосмос, опубликованы в двух уважаемых центральных газетах), и двадцать кандидатов днем с огнем не сыскать. Ну, в столице еще можно кое-что из аккредитованной номенклатуры наскрести, а вот в нашей необъятной стране, извините, выжили только двое: Виктор Шурлыгин, генерал, и Валерий Савин, Санчо. Таким образом, дело оказалось в тупике. И есть диалектические основания полагать: тихо-тихо будет спущено на тормозах — новое старыми средствами не создается. Когда я осознал это, мне впервые захотелось взять власть в свои руки. И вставить столичным конкурентам с их неограниченными возможностями и кремлевскими телефонами самый большой «фитиль». Что я и делаю — своими публикациями подталкиваю их к конкретной перестройке, придаю ускорение замедленным, непродуманным действиям. И низко, в пояс, кланяюсь всем ленинградцам, которым небезразлична моя «космическая» программа, обращаюсь к молодежи: поддержите на этом этапе борьбы жаром своих сердец! Ваше мнение по высказанным мной проблемам? Что необходимо, на ваш взгляд, предпринять, если столичная пресса не пожелает немного потесниться и принять в свои ряды кандидата от «провинциальной» «Смены»? Какие эксперименты вы хотели бы реализовать в космосе? Что узнать, увидеть? Мы с вами — в одной лодке. Только равнодушие, инфантилизм, инертность могут не позволить нам дойти до финиша. Остальное — в наших руках.

Но это не все. Есть, на мой взгляд, еще одна немаловажная деталь, имеющая прямое отношение к кандидату на космический полет. Ты, верно, помнишь: космический цех был и, собственно, остается запретной зоной для провинциалов. Обслуживала его старая гвардия столичных журналистов, которых бы, по справедливости, нужно первыми послать на орбиту, но тут непреодолимым барьером встают возрастные рубежи, проблемы со здоровьем. Голованов, Губарев, Железнов, Коновалов, Ребров — эти имена не нужно представлять. Они были первыми. Однако режимные требования, сложности с аккредитацией — все наши теневые стороны привели к тому, что естественного воспроизводства кадров не случилось, новое поколение молодых журналистов не пришло на смену ветеранам. Это следующее за гвардейцами поколение, мое поколение, призванное в масштабах страны освещать космическую тематику, как бы выпало из исторического процесса. Их официально не пущали, им запрещали, их пугали и ломали: многие, не выдержав, уходили в другие темы. На сегодняшний день, когда объявлен всесоюзный конкурс, проходящий до 15 мая, Космическая комиссия обратилась в пустоту — во всей огромной стране осталось лишь два профессионала, которые, несмотря на запреты и ограничения, продолжают честно служить отечественной космонавтике. С одним вы познакомились в процессе интервью, второй — мой славный ученик Валерий Савин, корреспондент «Индустриальной Караганды». Да, не имея возможностей столичных собратьев, я думал о будущем и готовил смену. И Валерий, используя мои связи, каналы, работал в Звездном, ездил к испытателям «птички», написал две хорошие книги, которые, понятно, лежат где-то в долгом ящике, много опубликовал в своей газете и в местных журналах. Он кандидат в мастера по альпинизму и парашютному спорту, песенник, гитарист, надежный человек. Он тоже принимает участие в конкурсе. Объективно оценивая реальные шансы, я думаю: если Космическая комиссия СЖ СССР действительно уставит дело выше ведомственных амбиций, выше обид за прошлые «фитили», если ей не безразлична судьба Отечества и перестройки — реальных конкурентов у нас с Валерием не будет. Мы выжили там, где сломались другие, мы сохранили форму, достоинство, честь, мы готовы к полету.





Далее:
Январь 1963.
Гольдовский Д.Ю., Назаров Г.А. «Первые полеты в космос».
ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ПОДГОТОВКА.
Глава VI.
ВОЗДУХОДУВКА.
КОСМИЧЕСКАЯ РАЗВЕДКА.
ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ПОДГОТОВКА.
ГЛАВА II. Полеты многоместных космических кораблей. Усложнение задач, решаемых экипажем. Перспективы развития космонавтики.
Старт.


Главная страница >  Хронология